Иванов-Разумник Р.В.. Книги онлайн

Прижизненное издание. Иванов-Разумник (Разумник Васильевич Иванов, 1878 — 1946) — русский историк общественной мысли, литературный критик, социолог.

Книга посвящена анализу произведений Александра Блока и Андрея Белого и истории создания романа «Петербург» А. Белого. Часть книги: отсутствуют страницы 3−86.

В основе книги — частично сохранившийся архив Иванова-Разумника 1942 — 1946 годов.

Разумник Васильевич Иванов(1878 — 1946), известный историк русской общественной мысли и влиятельный литературный критик, репрессированный в сталинские времена, оказавшись во время Второй мировой войны за границей, предпринял попытку связаться с русскими писателями в эмиграции.

Подробно прокомментированная, его переписка с Г.В. Ивановым, Н.Н. Берберовой, Б.К. Зайцевым, четой Ремизовых, Ф.А. Степуном и другими — трепетный документ о самой первой встрече между подъяремной Россией и русской эмиграцией после двадцатилетней вынужденной разлуки.

С сентября 1912 до августа 1914 Иванов-Разумник — ведущий критик и фактический руководитель литературного отдела журнала «Заветы» (эсеровской ориентации); ему удалось объединить лучшие писательские силы — реалистов, символистов и в особенности «новых реалистов» (Пришвин, Сергеев-Ценский, Б.К. Зайцев, Замятин, А.Н. Толстой, И.Е. Вольнов, А.П. Чапыгин и др.); он вёл постоянный раздел «Литература и общественность».

Вопреки прежним «направленческим» установкам Иванов-Разумник в своей литературной политике стремился к консолидации всех, с его точки зрения, значимых для современности имён, независимо от их эстетических и общественных позиций.

Иванов-Разумник способствовал публикации в «Заветах» романа В. Ропшина (Б.В. Савинкова) «То, чего не было».

Статьи из «Заветов» (закрытых правительственным распоряжением в связи с началом мировой войны) Иванов-Разумник частично собрал в своей книге «Заветное. О культурной традиции: Статьи 1912−1913 гг.».

Ред.-сост.: Белоус В.Г.

В истории отечественного самосознания были люди, которые остави­ли яркий след не только и не столько символами собственной веры, сколь­ко экзистенциальным подвигом во имя их исполнения.

Литературный критик, историк русской общественной мысли, редактор, публицист, ор­ганизатор Вольной Философской Ассоциации Разумник Васильевич Ива­нов (Иванов-Разумник; 1878 — 1946) — это критик-пророк, максималист — «скиф», ироник и стоик, человек с «мировоззрительным отношением» к литературе и жизни.

Ред.-сост.: Белоус В.Г.

25 декабря 1998 г. исполнилось 120 лет со дня рождения выдающегося литературного критика, историка русской общественной мысли, публи­циста и мыслителя Иванова-Разумника (псевдоним Разумника Василье­вича Иванова: 1878 − 1946).

Его личности, творчеству, литературными общественным связям, роли в культуре были посвящены Третьи между­народные Чтения, организованные Санкт-Петербургской Лесотехнической академией и поддержанные Институтом «Открытое общество», которые прошли в сентябре 1998 г. в Петербурге.

В данном труде русский и советский литературовед, социолог, писатель представляет историю русской общественной мысли как историю русской интеллигенции.

Автор в работе поставил задачу проследить с наиболее общей точки зрения за последовательным развитием общественных, этических и эстетических воззрений, преемственно связанных между собою и образующих непрерывный ряд находящихся в логической связи мировоззрений и «мировоздействий» и составить историю русского сознания, историю русской общественной мысли; проследить за последовательным развитием и разветвлением различных общественных групп, в которых беспрерывно совершается процесс выработки определенных мировоззрений.

То есть, в конечном счете, — составить историю русской интеллигенции.

В данном труде русский и советский литературовед, социолог, писатель представляет историю русской общественной мысли как историю русской интеллигенции.

Автор в работе поставил задачу проследить с наиболее общей точки зрения за последовательным развитием общественных, этических и эстетических воззрений, преемственно связанных между собою и образующих непрерывный ряд находящихся в логической связи мировоззрений и «мировоздействий» и составить историю русского сознания, историю русской общественной мысли; проследить за последовательным развитием и разветвлением различных общественных групп, в которых беспрерывно совершается процесс выработки определённых мировоззрений.

То есть, в конечном счете, — составить историю русской интеллигенции.

Всякий государственный гнёт неизбежно вызовет противодействие общества, тем более сильное, чем сильнее было давление: так гласит закон Ньютона в его применении к социальной статике.

Закон Ле Шателье обращает внимание на явления промежуточные между действием и противодействием. Почему частые войны сопровождаются увеличением рождаемости в стране?

Почему результатом чрезмерного развития индивидуальности является ослабление производительной силы?

На это «почему» — нет ответа, но закон Ле Шателье объединяет собою все такие явления, заявляя, что после каждого общественного или индивидуального напряжения в каком бы то ни было направлении, в обществе или в индивиде неизбежно возникнут противодействующие этому напряжению силы.

Так, например, быстрый рост культуры в стране, как это показывает статистика, всегда сопровождается уменьшением рождаемости, что в будущем ведёт к замедлению роста культуры; обратно, всякая реакция, всякое замедление культурного роста страны увеличивает в последней рождаемость, что в будущем ведёт к усилению роста культуры.

Точно также государственное давление, клонящееся к принижению личности и подавлению общества, неизбежно вызывает в последних нарастание сил, направленных к возвеличению личности и росту общественного сознания.

Шестидесятые годы родились под счастливой звездой: им суждено было быть отмеченными величайшей социальной реформой ХІХ-го века.

И, однако, как будто в опровержение известного присловия, что только «злое злым скончевается» а «доброму началу и конец бывает добр», — оказалось как раз наоборот — конец шестидесятых годов не может быть помянут добром.

Вторая половина шестидесятых годов — это воистину сумбурная эпоха, это период растерянности и разбросанности русской интеллигенции, скитание без руля и без ветрил, период неустановившегося равновесия той массы, которая образовала новые кадры русской интеллигенции шестидесятых годов.

Типичным представителем этой эпохи был Писарев; писаревщина и нигилизм — главнейшее содержание истории русской интеллигенции этой эпохи, её наиболее очевидный результат — полное банкротство в деле разрешения основных проблем мировоззрения, в том числе и проблемы индивидуализма.

Насколько двинул вперед от Герцена решение этой проблемы Чернышевский, настолько же отодвинула его назад писаревщина, завершившая собою шестидесятые годы и вызвавшая резкое противодействие семидесятых годов.

«Великие люди не с неба сваливаются на землю, а из земли растут к небесам» (Михайловский Н.К. Герои и толпа ).

Толстой и Достоевский оба были «семидесятники», хотя творчество таких людей разбивает не только рамки десятилетий, но и границы столетий.

Однако, не надо забывать и того, что есть Гёте — творец вечно-юного «Фауста», и есть Гёте — автор слащавой поэмы «Герман и Доротея», есть Шекспир — создатель вечных типов Лира, Гамлета, Отелло, и есть Шекспир — автор посредственных сонетов: первые стоят выше пространства и времени, вторые принадлежат определённому месту и узко ограниченной эпохе.

Так и в нашем случае: есть мировые гении Достоевский и Толстой, творцы и создатели бессмертных художественных образов и этических систем, и есть, кроме того, Достоевский и Толстой — российские семидесятники, эпигоны народничества, тесно связанные с запросами своей эпохи, своего общества.

Девяностые годы — эпоха второго великого раскола русской интеллигенции, разделение её на два враждебных лагеря, два вражеских стана; «большая дорога» истории русской интеллигенции снова раздваивается, как это уже было однажды в сороковых годах; по одному из этих разветвлений продолжает идти народничество по другому победоносно шествует марксизм.

Это раздвоение имеет корни ещё в эпохе семидесятых годов, к которой нам и приходится вернуться.

Великий раскол русской интеллигенции девяностых годов привёл, как мы видели к разложению ортодоксального марксизма и гибели ортодоксального народничества: народничество это погибло под ударами марксизма, а марксизм разложился от внутренних противоречий.

Ортодоксальный марксизм опирался на «перевёрнутого вверх ногами Гегеля»;
всю шаткость этой оригинальной точки опоры ясно показало критическое течение в марксизме: достаточно было лёгкого толчка, чтобы перевёрнутый вверх ногами Гегель тяжело рухнул вниз, увлекая в своём падении и ортодоксальный марксизм, тщетно пытающийся ухватиться за эмпирио-критицизм Авенариуса.

Нам предстоит теперь познакомиться с тем критико-философским течением, которое размыло философскую подпочву марксизма и стало весьма заметным элементом в истории развития русской общественной мысли конца ХІХ и начала ХХ века.

После многих десятилетий забвения отечественным читателям воз­вращается одно из оригинальных произведений, опубликованное в начале века и в течение двенадцати лет дополнявшееся автором при переизданиях.

Книга уникальна по своеобразию и ясности мысли, по масштабу развёрну­той в ней панорамы великого века русской литературы — главной вырази­тельницы, как считал Иванов-Разумник, философской, социальной, нрав­ственной мысли в России.

Первый том издания включает «От автора», «Предисловие ко второму изданию», «Введение» и главы I — XI.

Издание адресовано читателям, интересующимся историей русской литературы, философии, культуры.

После многих десятилетий забвения отечественным читателям воз­вращается одно из оригинальных произведений, опубликованное в начале века и в течение двенадцати лет дополнявшееся автором при переизданиях.

Книга уникальна по своеобразию и ясности мысли, по масштабу развёрну­той в ней панорамы великого века русской литературы — главной вырази­тельницы, как считал Иванов-Разумник, философской, социальной, нрав­ственной мысли в России.

Второй том издания включает главы XII — XXI произведения.

Издание адресовано читателям, интересующимся историей русской литературы, философии, культуры.

После многих десятилетий забвения отечественным читателям воз­вращается одно из оригинальных произведений, опубликованное в начале века и в течение двенадцати лет дополнявшееся автором при переизданиях.

Книга уникальна по своеобразию и ясности мысли, по масштабу развёрну­той в ней панорамы великого века русской литературы — главной вырази­тельницы, как считал Иванов-Разумник, философской, социальной, нрав­ственной мысли в России.

В третий, завершающий том издания вошли главы ХХII — ХХХ труда, а также «Указатель произведений» и «Указатель библиографический», со­ставленные самим Ивановым-Разумником.

Издание адресовано читателям, интересующимся историей русской литературы, философии, культуры.

Белинский чувствовал себя «трибуном», политическим деятелем.

Он чувствовал в себе силу глаголом жечь сердца людей, проповедуя им свою новую веру в социализм, в разумное устроение человечества.

А обстоятельства принуждали его ограничиться областью истории русской литературы.

Но задавленный, задушенный николаевской цензурой, он был и оставался в литературе пророком, будившим мысль, пробуждавшим сознание.

Для чего человекъ живетъ? Въ чем смысл существования каждаго отдельнаго человека и всего человечества? Есть ли вообще этот смысл, или же историяжизни человека и жизни человечества равно безсмысленны?

Всемирная история не есть ли только «диаволовъ водевиль», в котором все мы жалкие марионетки? Можетъ ли быть объяснено — и если можетъ, то как — «міровое зло», возмущающее нас своей явной безсмысленностью?

Публикуемый реферат Иванова-Разумника был одним из первых опытов начинающего литератора в области критики.

Для нас он представляет интерес прежде всего как материал для изучения восприятия Горького его современниками.

Летом 1916 года революция еще не созрела, но война в душе русского народа была уже бесповоротно надломлена, и так как все не закрывавшие глаз ви­дели, что из огня войны родится пламя революции, то невольно деревенские впечатления лета 1916 года передают настроения зарниц революции.

Только имя ей на образном новгородском языке-иное: «всеобщая толока». Городские, петербургские впечатления последующей зимы дополняют и оттеняют деревенские впечатления лета.

Там, в глубинном земельном пласту — дознание неизбежности громадного сдвига, ожидание небывалого перелома.

Здесь, в «культурном» городском слое в «интеллигентских» кругах литературы, искусства, обще­ственности — полное непонимание исторического часа, запах гнили и тления.

Эта книга моя — деревенский и городской дневник, печатавшийся на газетных столбцах («Русских Ведомо­стей») из недели в неделю летом и зимою предреволю­ционного года.

И если я соединяю теперь эти разрозненные листки, то, конечно, только потому, что считаю даже случайный материал той эпохи — материалом исто­рическим.

Ценен он не сам по себе — цену и вес при­даёт ему предгрозовая дата: «1916 — 1917 год». Р.В. Иванов-Разумник.

В своих полных горечи и сарказма мемуарных книгах литературный кри­тик, публицист и мыслитель Иванов-Разумник, друг А. Блока и А. Бе­лого, С. Есенина и М. Пришвина, пишет о судьбах «погибших», «за­душенных» и «приспособившихся» в 1920 — 30-е годы русских писателей и о собственной судьбе — судьбе человека, испытавшего тюрьму и ссыл­ку, однако не пошедшего на сделку с совестью и не ставшего «советс­ким писателем».

Иванов-Разумник русский критик, мыслитель. Был близок к левым эсерам, активно поддержал Октябрьскую революцию.

В 1918 году оказался «левее Ленина», категорически не приняв Брестский мир. В последующие годы неоднократно подвергался арестам.

Известен своей редакторской деятельностью: издания Панаева, Белинского, Ап. Григорьева, Салтыкова-Щедрина и других.

В 30-е годы подготовил собрание сочинений Александра Блока. Часть первая. 1826 — 1868. Второй том этой биографии издан не был. Последовали аресты.

Темная область-психология творчества; но, во всяком случае, в ней твердо установлен один существенный факт: в процессе всякого художественного творчества сознательное я часто вверяет себя руководству подсознательных элементов.

Я даже так скажу: быть может, чем больше влияние этих подсознательных элементов, тем больше художественная и всякая иная значимость произведения. Не подумайте, что я собираюсь воскресить старую романтическую теорию поэтического «экстаза», «вдохновения», при котором художник сразу начисто пишет под диктовку свыше и не в права переменить ни одного слова в написанном, иначе-де это будет «мертвая рефлексия».

Конечно, нет. «Творчество» состоит далеко не в одном бряцании рассеянной рукой по лире, но и в мучительном труде воплощения образов в слово: «и слово плоть бысть»...

Вспомните черновые тетради Пушкина. Все это так. Но вот яркий пример объяснит мою мысль: Толстой. Толстой, беспощадно марающий и десятки раз переделывающий свои произведения, с удивлением признает в своем творчестве власть этих непроизвольных, подсознательных элементов.

В настоящее время в печати уже появилось не­мало свидетельских показаний, повествующих об ис­тинном положении вещей в СССР.

Однако, книга «Тюрьмы и ссылки» является не только повествова­нием и человеческим документом огромной важности.

Она с необычайной силой вскрывает самую суть явле­ний. Чтобы создать такую книгу, надо было обладать необычайной зоркостью, присутствием духа и глу­бокой человечностью Иванова-Разумника.